Бабушкин музей

Фото: Сергей ФАДЕИЧЕВ/ТАСС

Апрельская сырость и известка здорово проигрывали битву подъездных запахов. Сверху тянулся дымок жареной картошки, на первом - выпечки. Мохнатые лежебоки мурлыкали в квадратике солнечного света, что падал из окна на потрескавшуюся плитку пола. Ручка железной двери не думала сопротивляться. Точно. Булки. В глубине квартиры свистел чайник. Хозяйка нараспев тянула «билокрилу птаху» в солнечной лоджии с тазиком свежего белья в охапку. По нижним дверкам кухонного гарнитура тянулись мучные брызги. В духовке шипели булки.
- Привет, ба!
Еще в объятиях начинается выпуск еженедельных домашних новостей.
- Ты позвонила, так я еще гуляла, решила пирожков, ток закинула, сырые еще…
Независимо от того, движется в гости армейская рота или всего лишь ты, скатерть-самобранка без спросу покрывается съестными припасами. Хлопает дверь холодильника, колышется свежий примагниченный рецепт из журнала. Попутно новости округи остаются в эфире.
Приземистая женщина про себя что-то подсчитывала на шустрых пальцах. Подбоченившись, посмотрела на календарь, почесала затылок и зло глянула на огуречные семена.
- Ну, посмотрим!
Перцово-помидорная рассада была «щедро наполёвана талой водой и пошла в рост» на зависть Зинке. Пенсию проиндексировали - добавилось 18 рублей! Теть Нина из третьей опять потеряла дорогущий слуховой аппарат и теперь ходит глухая. Обижается, что с ней никто не здоровается. При сезонных погодных изменениях стрелка тонометра не шелохнулась с нужной отметки, и это хорошо. По предпасхальным приметам лето будет доброе, не засушливое. Говорят, еще доллар упал, но это нам не нать.
Через пару минут радио надо включить, прочие новости скажут. Седые корни предательски отрасли. Смотрится в трюмо с зеркалом, видавшим не одну смену поколений, и прибирается редким гребешком.
- Ба, хочешь покрасим тебя? Будешь еще красивее.
- Ну можно и подкраситься, сейчас все принесу! - улыбается и подмигивает мне в отражении.
Если бы не гусиные лапки в уголках глаз, так и не угадаешь, что она догоняет восьмой десяток.
В гостиной стол на две горки заложен журналами с цветастыми заголовками. «Постный плов», «первые баклажаны в июне», «недуги томата» и прочее в одной стопке прижаты блокнотом и очками. Лысение Пугачевой после ковида и расследование о пропаже бриллиантов Зыкиной небрежно в другой. Развернута телепрограмма на сегодня. В неровный овал обведены повтор «Адъютантов любви» и новые серии «Пса». Рядом лежал листок со списком продуктов и пометка - «проведать Клавдею». Вечер был распланирован.
Для плодотворного чтения, с моей подачи, бабушка собирала лучшее из газет за прошедшую неделю. Между некрологами и постановлением о выборе избирательного участка продавали мясо кур и поросят. Издалека казалось, что крупным шрифтом любили, помнили и скорбили о забитом скоте.
А этот самый раскладной деревянный стол, застеленный тяжелой бархатной скатертью до пола, когда-то служил шалашом от взрослых. Вообще каждый сантиметр здесь был изучен сыщиками, принцессами, разбойниками, врачами и многими другими далекими фантазиями.
Со стен из деревянных рамок улыбались дети и взрослые. Скромная женщина с толстой косой на плече, с соболиными бровями и добрыми большими глазами, робко приподняла уголки губ. Как будто виновато и так нежно смотрела она в кадр. «Это твоя прабабушка», - когда-то объяснили мне. В знакомых чертах, действительно, читалось что-то родное… сейчас хлопочущее на кухне. На другой картинке влюбленная пара махала из разных уголков уже несуществующей страны. На одном снимке за их спинами виднелась Спасская, на другом - родной Крещатик. Рядом на черно-белом кадре смеялись малыши: на троих у них было два нарочных бантика, опиловый медведь, юла и ни одного зуба. Были и цветные фото. Но не будь ярких красок, можно было подумать, что на многих они одни и те же дети.
Отключиться от будней и вернуться туда, где звучат еще юные и живые голоса. Многие вещи здесь оставались неизменными. Разве что обои и иногда перестановка вносили коррективы. А так эта комната служила машиной времени прямиком в Союз. Ее жительница бережно сохранила каждую запятую ушедшей эпохи. Сорокалетняя лакированная стенка за мутным стеклом прятала хрустальные графины, вазы, чайные пары и сервизы на особый случай. На стеллажах томики Гоголя теснили Пушкина, Дюма - Бальзака, а любовные романы - детективы. Книги прятались за армией солдатиков, толпой фарфоровых дам с зонтиками, херувимчиков и аляповатых детских аппликаций. Только вот новомодные плоские телевизоры не держали вязаных салфеток, так что пришлось уложить ее в подножие голубого экрана. Главным артефактом сей экспозиции были обычные дверные косяки. В полуметре от основания прорезывались затертые имена и метки. Далее - надписи, так и не оттертой шариковой ручки и фломастера. Летопись гласила: «1 год», «1,6», «2», «3», «7»… «14». Всего насчитывалось шесть имен. Четыре женских и два мужских. Этакая внучатая перепись.
- Я тут давеча пылью занималась, так ишь чего откопала, - ба протянула мне детектив. С последних страниц выпирала картонка. Пожелтевшая открытка желала дорогому Володе здоровья и благополучия. В 1987 году отправитель ждал его и семью в гости на новогодние праздники. С лицевой стороны на фисташковом фоне чередой шагали зайцы и несли цветы, ягоды и грибочки.
- Дед любил такое, помнишь? Если самодельные игрушки, так не хуже магазинных, вам книжки - только с хорошими иллюстраторами, часами выбирал, а мультяшек разбирал на цитаты! - смеется и прибирает экспонат в «витрину».
«Сахар», «мука», «соль», «лавр» выписано поплывшим маркером на тетрадных полосках. Красные коробушки в белый горох тоже прямиком из Страны Советов. Парит выпечка. Молоко в граненом стакане. Снова в детство.
- Я тут вспомнила, мы ж с мамой твоей пару лет назад в Таиланде бывали, так ты мне напечатай карточек. В рамочку поставлю.
- Для истории?
- Для себя!