Судьба человека

Фото: Олег УКЛАДОВ/«КП» - Барнаул

Посвящаю моему дедушке.
Пролог
Мой прадед, Бисембаев Лаик, к сожалению, провел почти всю войну в плену. Сталь характера прадеда прошла прочную закалку: запаса прочности хватило на всю жизнь, на жизнь, до краев наполненную страданиями. Многие его соратники прошли всю войну: кто-то погиб на фронте, кто-то возвратился домой победителем, а мой прадед вернулся из фашистского плена. Кто-то может возмутиться: «Нашел чем гордиться!?» Но я, действительно, горжусь моим прадедом и хочу об этом заявить во всеуслышание. Он ни в чем не виноват: время выбрало их и обошлось с ними жестоко.
Мой дедушка вспоминал, что очень ждал отца с войны. Он, семилетний мальчик, мечтал, что возвращение отца будет громким, радостным, таким, как показывают в кинофильмах. Но ничего подобного не было. Не было громких криков «Победа, Победа!», не было музыки, цветов, военного эшелона и радостных лиц солдат. Мой прадед добирался пешком, измученный, истерзанный, в разорванных башмаках, в старой фуфайке, буденновской шапочке, наполовину прикрывавшей плешиво стриженную голову. Сын побежал навстречу любимому отцу, измученному пленом и войной, к такому родному и такому далекому. В момент этой долгожданной встречи невыносимая накопившаяся боль, смешанные чувства и эмоции – все, что буйствовало внутри каждого из них, что переполняло их сердца, неистово вырвалось наружу. Крепко обнявшись, посреди бескрайней и безмолвной степи, они просидели вдвоем и проплакали несколько часов.
Мой прадед, по воспоминаниям своего сына, то есть моего деда, всю жизнь стыдился себя. Он так и умер с чувством вины – за то, что не застрелился, когда его брали в плен, за то, что сумел выжить в аду. После его смерти в военкомат пришли документы, которые давали право приравнять его к участникам Великой Отечественной войны. Он не дождался этой справки. А как он ее ждал! Он боялся, что придет отказ, опять будут унизительные проверки. Для него было бы большим счастьем узнать, что он – участник войны. Клеймо военнопленного всю жизнь тяготило его, он не мог смотреть военные фильмы, плакал, когда по телевизору показывали фашистские концлагеря, когда в праздники транслировали парады. Он не любил рассказывать об этом периоде своей жизни и, более того, стыдился его. Дед рассказывал, что прадеда часто вызывали на проверки. «Даже в Москву он ездил раза три», – сокрушался дед. Беседы с родственниками показали, что история плена, в котором прадед провел целых три года, стала семейной легендой – некоторые факты исказились, забылись, другие просто не упоминались. При этом нельзя было напоминать прадеду об этих событиях. Его все любили и берегли. Да, впрочем, он и сам не стремился вспоминать эту горькую страницу своей военной биографии. В конечном итоге в нашей семье пересказывали события тех лет в том варианте, который я изложил в своем очерке, предполагающем документальную достоверность.


***

Жаркий июньский день. 22 июня 1941 года. Очень хочется пить. Ну когда же Николай Петрович, председатель нашего колхоза, начнет собрание? Еще в школу надо забежать, посмотреть, все ли окна закрыла уборщица. За т. Клавой я присматриваю: закрываю окна, выключаю свет. Старенькая она совсем, но все еще работает, мужа нет, а детей и внуков надо кормить-одевать. Да, непременно надо зайти в школу… Я люблю порядок во всем. Также очень люблю свою работу, учеников. Нас всего-то учителей двое, школа малокомплектная: четыре класса, 16 учеников. Так когда же наш председатель начнет? «По какому поводу собрание?» - спрашивает меня наш агроном Жумабай. Я молча пожимаю плечами, говорить не хочется, в помещении душно. Как же хочется пить. Замечаю, что лицо у Петровича суровое, сосредоточенное. Повестку не оглашали, собрали экстренно. Может, случилось что-то в нашем селе? Медленно наш председатель встал во весь рост и, держась обеими руками за стол, выдавил из себя: «Товарищи, война!» Потолок вдруг как-то сразу начал давить, стало не хватать воздуха, еще больше захотелось пить… Я смотрел на Петровича, как будто ждал еще от него каких-то слов… Мы встретились с ним на миг взглядом, и в его глазах я увидел страх и растерянность… По кабинету пронесся гул, затем стало очень тихо. Каждый ушел как-то в себя. Даже весельчак и балагур Сеня врос в стул и сидел, опустив голову. «С завтрашнего дня начнется мобилизация мужчин на фронт! – отчеканил председатель. Готовьтесь к отправке. Я очень верю, что за месяц-два мы сможем прогнать немецких захватчиков».
Ноги меня плохо слушались, но все же привели к колодцу, где, наконец, я напился студеной воды, а затем привели в родную школу. Здесь я проработал учителем почти 8 лет. Долго стоял я возле своего рабочего стола, в своем любимом кабинете, и в голове роились мысли: «А как же школа, мои ученики? Надо еще подготовить школу к новому учебному году. Хотел окна отремонтировать… Может, до сентября все закончится?» Дома меня ждал полуторагодовалый сын, жена. Нужно как-то их подготовить, успокоить…
Через 5 дней меня вызвали в военкомат для отправки на фронт…

***

Лежу под открытым небом в полуразрушенном бараке и вспоминаю, как при расставании я крепко прижимал нашего сынишку к груди, как безутешно плакала жена. Тогда я еще не знал, что вижу ее в последний раз. Тогда я еще многого не знал… Не знал, что зимой 1943 года моя любимая пойдет в соседнюю деревню за спичками и солью и на обратном пути ее настигнет сильная метель. Жена заблудится и, выбившись из сил, замерзнет и заснет навеки, не дойдя до дома каких-то 50 метров. Дома ее так и не дождется наш маленький сын… Не знал, что все мои созидательные планы будут порушены: окна в моей школе я никогда не отремонтирую…
Шел второй год войны. Воевал я на Юго-Западном фронте. Наша рота прорвалась в расположение врага. Бой был упорный. Мы пошли в контратаку. В пылу боя мы вместе с несколькими бойцами, действующими под командованием лейтенанта Крупинина, сопротивлялись упорно, но фашистов было во много раз больше, чем нас. Силы наши в конце концов иссякли, патроны закончились. Немцы окружили нас и взяли в кольцо. Как я остался жив, не понимаю. Наверное, я чувствовал, что дома меня очень ждет сынишка, который остался совсем один и который нуждается в моей защите и заботе. Я очень хотел жить! Я огляделся вокруг: все погибшие мои товарищи были разуты, причем у большинства сняты даже портянки. Я как будто на время потерял сознание, все было как в тумане, пришел в себя уже в поезде. Мы, 8 бойцов, были захвачены в плен ранеными, подвергнуты страшным истязаниям. Нас, пленников, везли в Германию, как скот, – стоймя, в закрытых вагонах. Сидеть было нельзя и негде. На станции несколько переполненных вагонов отцепили, и нас оставили взаперти без воды и еды. Мы в них просто умирали от голода и жажды. Несколько дней эти вагоны с живыми и мертвыми людьми стояли на станции, а потом пришли опять немцы. Они открыли состав и отправили всех выживших солдат в плен, где долго гоняли по этапам. Так я оказался в немецком концлагере, где началась над нами чудовищная расправа.
Мы были подвергнуты варварским пыткам. Фашисты походили на зверей, упивавшихся человеческой кровью. Палачи действовали не торопясь и старались причинить своим жертвам наибольшие страдания. Я получил в том моем последнем бою ранение в грудную клетку. Из раны сочилась кровь. Всю оставшуюся жизнь эта рана меня мучила, не заживала, гноилась и кровоточила. Но куда больше всю жизнь кровоточила моя израненная душа. Плен можно сравнить с медленным убийством личности, с отобранием прав и возможностей, с лишением тебя всего человеческого. Положение наше было тяжелое, выдавали на 20 человек одну полусырую буханку хлеба в день. Кроме хлеба и воды мы ничего не получали... Обезумевшие от голода, мы бросались на помои, которые немцы иногда выливали прямо на нас. Дрались насмерть из-за гнилого картофеля или кожуры от него. Многие в концлагере умирали от голода. Наверное, поэтому у меня было всегда особое, уважительное отношение к хлебу. Истощенные тела сбрасывали в траншеи за зданием барака. Две из этих огромных ям были полные, а третья заполнялась с каждым днем. Рвы были шириной с человеческой рост и длиной в 30 метров. Мы, пленные, не имели обуви, носили на ногах вместо обуви тряпье. Все находились под почти открытым небом в полуразрушенном бараке. Здесь существовал один закон – беспощадное уничтожение.
Как-то начался пьяный разгул немецкой солдатчины. Пьяные солдаты и ефрейторы злобно поглядывали на нас, пленных.
– А-а, руссише швейн, – слышали мы пьяные возгласы.
Немцы плевали нам в лицо. Тех, кто пытался сопротивляться, сразу расстреливали. Потом фашисты со свастикой устроили катание на пленных красноармейцах. Они разыскали где-то свинью. Один из солдат сел на плечи пленному красноармейцу, другой – на свинью, обоих подгоняли, чтобы это было похоже на гонки. Пьяные немцы хохотали, злорадствовали, издевались.
«Швайн!.. швайн!..» – звенело у нас в ушах, и до конца моих дней я слышал эти возгласы, которые отзывались болью в моем сердце и мурашками на коже. В промежутках между смехом они снова распивали спиртное. Красноармеец не выдержал и скинул с себя фашиста, тот вынул револьвер и выстрелил… Я, советский учитель до мозга костей, с содроганием смотрел на этот пьяный разгул, чудовищный произвол. В голове пульсировало одно: «Сволочи! Нелюди! Надо бежать! Бежать…»

***

Известие о Победе к нам в концлагерь пришло тихо. Освобождать пленных пришли канадские или британские военные. После освобождения из плена я снова попал в плен, но на этот раз наш, советский. Доказать, что ты оказался в плену по воле случая, что не сдался и не отступал, было почти невозможно. Но мне поверили, однако отстранили от любимого дела – права учить детей. По принятым правилам пребывание в плену должны были подтвердить как минимум два человека, в деле же представлены свидетельства четырех человек. И я до сих пор слышу их голоса из прошлого…
Эпилог
Жизнь продолжается… И продолжается она благодаря тому поколению, которое не считало свою жизнь подвигом. Они просто делали все, что могли. Ради своих близких и любимых, ради Победы! Ценой неимоверных усилий, бесконечного мужества и веры, нашему народу удалось отстоять свободу и независимость нашей Отчизны. Спасибо! Спасибо тем, кто погиб – за доблесть; спасибо тем, кто вернулся – за силу жить дальше; спасибо тем, кто трудился в тылу, спасибо тем, кто ждал... Мы должны чтить память защитников Родины. Все дальше уходят события военных лет в прошлое, но они всегда будут волновать нас трагизмом событий, невиданным героизмом советских людей.